Раз уж совладать с австрийцами не вышло у самого Гарибальди, то у Карло Альберто шансов не было и подавно. В 1849 году, с треском проиграв войну, он отрёкся от сардинского престола в пользу сына, Витторио Эмануэле Второго (человека и галереи), и уехал отдыхать в Португалию. Витенька был не чета своему дураку-папаше. Каждый, кто видел его роскошные усы, сразу же понимал: этот король — что надо король! Но к ним, к усам, которые ещё сыграют решающую роль в истории Италии, мы вернёмся чуть позже.

Маццини же, призывая чуму на все королевские дома мира разом, ретируется в Папскую область. Папа римский — пусть и вполне самодержец, но всё ж хотя бы не король. Тем более что взошедший за три года до того на Святой Престол Пий IX изображал из себя папу-либерала. Учредил светский государственный совет, издал конституцию, помиловал политзаключённых, разрешил плюрализм мнений, свободу прессы и даже вероисповедания. Маццини спешит воспользоваться оказией и принимается обустраивать Римскую республику.

Но тут в Вечный город заявляется отдохнувший в Швейцарии Гарибальди в свежепостиранной красной рубахе. И сообщает римлянам, что религия — опиум для народа, а всех попов хорошо бы развешать на фонарных столбах. Папе эта его идея как-то не очень нравится, он резко передумывает быть реформатором и пишет письмо Наполеону (другому Наполеону, уже Третьему, племяннику знаменитого дяди), в котором слёзно умоляет спасти его, папу, от Красного дьявола.

Наполеоновский племянник посылает на подмогу корпус из пятнадцати тысяч французских солдат.

— Маццини предлагает сдаться! — говорит Маццини.

— Дядя Пиппо, ты дурак? — интересуется Гарибальди. — Я ж Гарибальди. Гарибальди не сдаётся!

И приступает к героической обороне Рима.

Для этого он применяет устрашающую и смертоносную тактику, отработанную ещё в Сан-Антонио. А именно — забирается на холм Джаниколо неподалёку от Ватикана и почти целый месяц наотрез отказывается оттуда слезать.

— А Гарибальди выйдет?!.. — каждое утро кричат снизу французы.

— O Roma o morte! — Рим или смерть! — твёрдо отвечает им итальянский герой, цитируя собственные слова, начертанные у подножия его, Гарибальди, конной статуи, удачно расположенной как раз на вершине Джаниколо.

Попавшие в столь хитроумную ловушку французы трепещут и запрашивают подкреплений.

С юга к Риму приближаются восемь с половиной тысяч бурбонских и девять тысяч испанских солдат. С севера же — и это гораздо хуже — маршем подходят австрийские чудо-богатыри Радецкого. На этого почётного белоруса, как мы помним, у Гарибальди острая аллергия. Поэтому, не дожидаясь его прибытия, 2 июля 1849 года Джузеппе спускается с холма и, радостно хохоча, уди… эмм… маневрирует в направлении Сан-Марино. Побеждённые французы с горя занимают Рим, в котором будут вынуждены бессмысленно просидеть аж до 1870 года.

В этот момент Гарибальди изобретает новую прогрессивную тактику ведения войны. «Мы будем порхать как бабочка и жалить как пчела! — говорит он. — Будем идти целый день, а если увидим противника — быстренько его победим. И сразу же пойдём дальше».

Проблема заключалась в том, что тактика была даже излишне прогрессивной. Поскольку тем, кто не Гарибальди, всё же иногда требуется есть и спать. А вот этого момента план как-то не предусматривал. Уставшие беспрерывно ходить и стрелять солдаты постепенно от него разбегаются.

Не выдерживает даже верная Анита.

— Джузеппе, — говорит она, — я хочу обратно в Рим. Там распродажи начинаются! Рим или смерть!

Гарибальди лишь раздражённо отмахивается. «Ах так?!..» — восклицает Анита. И назло мужу немедленно умирает в страшных мучениях.

Тут до Гарибальди доходит: что-то, видимо, пошло не так. Он расстраивается, садится на корабль и отплывает по маршруту Генуя — Тунис — Гибралтар — Марокко — Ливерпуль — Нью-Йорк — Карибы — Перу — Китай. Там, в Китае, закупает дешёвое гуано — в буквальном смысле слова, удобрение — и осуществляет его доставку в Бостон транзитом через Австралию.

В общем, процесс объединения Италии зашёл в тупик. Необходимый для этого герой имелся, но занимался какой-то ерундой. Чтобы поставить геройские мозги на место, ему, как и любому герою, требовался мудрый наставник. Требовался мастер Йода.

Камилло Бенсо, граф Кавур, президент совета министров Сардинского королевства, был человеком во всех смыслах выдающимся. Во-первых, он мог бы безо всякого грима играть в кино Пьера Безухова. Во-вторых, был он одним из хитрейших политиков той эпохи.

Достоверно неизвестно, зачем ему нужна была объединённая Италия. Он, как я уже сказал, был слишком хитёр, чтобы кому-нибудь об этом сообщать. Традиционно, впрочем, считается, что Кавур был большим патриотом. Ладно, пусть так и будет.

Начал он с обращения в пиар-агентство Александра Дюма (того самого). Заказ формулировался так: «Создание, разработка и техническая поддержка образа национального итальянского героя».

Дюма некоторое время сосредоточенно рассматривал потолок, потом взялся за перо и выдал на-гора историю жизни и необыкновенных приключений Гарибальди, краткое содержание которой вы только что прочитали в моём пересказе. Нет, я вовсе не хочу сказать, что Гарибальди не совершал всего вышеописанного. Я лишь говорю, что у Дюма была очень богатая фантазия.

Затем Кавур идёт к Витторио Эмануэле Савойскому и заявляет:

— Наша казна пустеет, милорд. Нужно больше золота!

— Где ж я тебе его возьму?.. — сокрушённо разводит усами король.

— Ну… говорят, у Бурбонов его много… — туманно роняет Кавур.

Король удивлён:

— И что с того? Ты в курсе, какие проценты заломят эти жадины?

— А зачем платить проценты? Более того, зачем вообще их о чём-то спрашивать?

— Так ты имеешь в виду… — доходит до короля. — Но ведь у них есть армия!

— У нас есть Гарибальди! — отвечает Кавур, протягивая королю творение Дюма.

Витторио Эмануэле листает рукопись, светлеет лицом и кричит:

— Вот вам мой декрет, записывайте: отныне и впредь повелеваю провозгласить Гарибальди другом короны и спасителем Отечества!

После этого Кавур едет в Милан, к театру Ла Скала. Там как раз дают оперу «Набукко» Джузеппе Верди. Хор из её третьего акта «Va, pensiero» считается в Италии жутко патриотичным и расценивается в качестве протеста против иностранной оккупации. После окончания оперы возбуждённая и преисполненная чувства национального самосознания публика вываливается из Ла Скалы и видит на соседней стене огромную надпись «Viva Verdi!» Неподалёку стоит Кавур, пряча за спиной испачканные в краске руки.

Дурной пример заразителен: через несколько минут словами «Да здравствует Верди!» разрисовано всё окружающее свободное пространство.

На следующий день в подконтрольных Кавуру газетах выходят статьи, из которых следует, что миланцы пишут на стенах аббревиатуру Viva V.E.R.D.I! — Viva Vittorio Emanuele Re D’Italia! — «Да здравствует Витторио Эмануэле, король Италии!»